Улыбка Бога [СИ] - Михаил Гвор

— Зазналась? — жестко спросил Костя.

— Я не зазналась! — смутилась Светка. — Только ведь, я от людей никогда ничего хорошего не видела. Девки все завидуют поголовно, а мужикам только одно надо!

— А родители что? — уточнил Костя, зная, впрочем, ответ…

— Родители — хулители! — огрызнулась разозлившаяся Светка. — Отца я и не знала никогда! А мать на нас с Танькой давно болт забила. Толстый и большой! Она же успешная женщина, бизнес-леди, кресло в Думе купила. «Девочки, вы должны быть примером и не позорить свою мать!», — передразнила она. — Не, без базара, хаты она нам подогнала, бабла у нее было немерено, отслюнявила дочкам по однушке, чтобы глаза не мозолили. Все завидовали. А нам мама нужна, а не хата своя! Пока бабушка живая была — хоть иногда общались… Только это проехали давно, я толком и не помню…

— А тренеры?

— А что тренеры?! Каждый новый начинает с того, что пытается втолковывать, будто для хорошей формы надо обязательно трахаться! С ним, естественно! Мол, иначе на высший уровень не подняться! Еще и удивлялись, когда по яйцам получали! На себя бы посмотрели, уроды! Я не нанималась под каждого старпера ложиться! Ты думаешь, тренерам мы нужны? Им места нужны! Знаешь, сколько в нас химии закачивают? И не знай, закачаешься и по ночам спать не сможешь! А потом девки из спорта уходят: тридцати нет, а уже развалины. Через год растолстеют вдвое, болезней пучок. Если родить сможет — за счастье! На хрена кормить было? Нам же это играть не помогает! А чтобы восстановилась быстрее! И назавтра снова на площадку…

Светка резко замолчала, попыталась сплюнуть сквозь клыки. Не получилось. До смерти вовсю плевалась, а в новом теле — фигушки. То ли слюны у йети меньше, то ли пасть для такого не приспособлена. Неудача разозлила девушку еще больше.

— Короче, не за что людей жалеть. И воевать за них не надо!

Костя молчал. Потом тихо произнес.

— Ну, пойми же, девонька, там наши гибнут…

— Не наши! — коротко бросила Светка. — Люди — не наши! Как ты думаешь, что сделают эти «наши», если нас поймают? Дадут жить спокойно? Как же! В зоопарк засунут!

— Может, и в лабораторию…

— Думаешь, лучше когда разрежут? Посмотреть, что внутри! Ученые — они такие!

— Нет. Не лучше.

— А чего ты тогда? Какое нам до них дело? Пусть сами разбираются! Не хочу!

— Ну, как хочешь. Я не могу стоять в сторонке. И не буду! — Костя отвернулся.

Светка шумно вдохнула воздух и вдруг вцепилась в собеседника обеими руками!

— Не надо! Я тебя прошу, не надо! Нас же всего двое, что мы изменим? Они же стреляют, Костенька! Пулями! Они же тебя убьют, а я одна останусь! У меня никого нет, кроме тебя! Что я одна делать буду?! Я не хочу одна! Здесь же ничего не решается, немцев же американцы победили в сорок пятом, когда на Берлин атомную бомбу сбросили!

Костя резко отстранился.

— С чего ты это взяла?

— Что?

— Глупости эти. Про американцев, про атомную бомбу.

— В школе говорили, на истории. Или в Интернете, не помню, — Светка небрежно отмахнулась. — Немцы дошли до Москвы и Сталинграда, в Ленинграде все умерли от голода, наши сопротивлялись, но немцы сильнее были. А потом американцы высадились во Франции и выиграли войну. — Она уставилась на мужчину. Бледность кожи проступала даже через густую шерсть. — Что с тобой? Я что-то не так сказала? Или всё не так было?

Константин Иванович вздохнул, пытаясь взять себя в руки. Вот, значит, как. Этому в наших школах учат. Американцы во Франции высадились. А мы так, сбоку припека. Восемьдесят процентов войск противника в лесах белорусских заблудились, наверное… Все ребята, что не дожили — не считаются, не американцы же… Хорошо, раньше не знал, сердце бы не выдержало. Это сейчас, здоровье Грымово и рельсой не прошибешь!

— Всё не так, девонька. Всё было совсем не так…

Он рассказывал. Про двадцать второе июня и ребят с заставы, первый бой и окружение, встречу с детдомом и засаду у оврага, партизанский отряд и первое ранение, госпиталь и подмосковную деревню, танковую атаку под Вязьмой и захват ДОТа у Смоленска, переправу через Буг и уличные бои в Варшаве. Про постоянное чувство голода и тушенку «второй фронт». И про людей. Тех, кто вернулся. И кому было не суждено…

Слов не хватало, никогда не был хорошим рассказчиком, и он начал передавать картинки. Лейтенант Комаров, умирающий от осколков первого снаряда, упавшего точно перед заставой, возможно, первого снаряда во всей войне. Девочка, так смешно называвшая «диду» его, двадцатилетнего мальчишку, успевшего поседеть… Тошка Штейн, поволжский немец, ползущий со связкой гранат навстречу немецкому же танку. Тринадцатилетняя партизанка, «на всякий случай» таскавшая с собой «лимонку» и недрогнувшей рукой выдернувшая кольцо, когда этот случай наступил. Светочка, его Светочка, крохотуля метр с кепкой тащит под обстрелом раненого, здорового тяжеленного мужика. Старик-доцент из народного ополчения, пытающийся разобраться с трехлинейкой, постоянно поправляя очки на веревочке вместо дужек.

Сгоревшие села. Виселицы. Таблички на груди повешенных. Рвы с расстрелянными. Умершие от голода. Убитые. Раненные. Старики… Женщины… Дети…. Белоруссия, Россия, Польша. Германия. Уже завоеванная. Уже поголодавшая и обезлюдевшая. Но еще недавно сытая и довольная жизнью.

И лоснящиеся физиономии американских солдат, воюющих меньше года, еще не объявляющих победителями именно себя, но уже снисходительно угощающих шоколадом и сигаретами из красивых пачек…

А потом замолчал. Совсем. Так и сидели молча. Долго. Уже стемнело.

Бледный свет луны заливал лес, поляну и сидевших плечом к плечу волосатых гигантов.

— Ты думаешь, нам обязательно нужно лезть в войну? — спросила Светка.

— Не нужно, — ответил Константин. — Но я не могу иначе… Это моя война.

— Тогда, получается, и моя, — вздохнула девушка, — куда ж я от тебя денусь…

Глава 3

27 июня 1941 года. Белоруссия

Василек шел по лесу сторожко, внимательно поглядывая по сторонам. Сегодня ему в лесу не нравилось. Как будто завелось что-то новое, незнакомое и опасное. Это в родном-то лесу, где он каждую полянку знает и с барсуками за лапу здоровается! Но что именно не так, хлопец понять не мог. Потому зыркал по сторонам еще внимательнее, больше всего жалея, что не имеет пары-другой дополнительных глаз. Ну хотя бы на затылке можно было и отрастить за все Васильковы двенадцать годков….

Однако неожиданность подкралась спереди. В нескольких метрах по ходу вдруг появилась девчонка. Самая обычная, ровесница Василька. Не старше двенадцати — точно. Может и младше чутка. Светловолосая, толстая коса до пояса, платьице ситцевое. Ничего примечательного. Разве что незнакомая, Василек-то в окрестных весках всех знает. Но может, к кому в гости приехала. С Могилева или даже Минска. А то и с самой Москвы, в прошлом годе к старому Ермолаичу из столицы приезжали: дочка с мужем и детей двое. Но те мелкие совсем. И говорили еще смешно так! Эта постарше будет, но тоже могла загоститься. И не успеть.

Вот только Василек всем нутром ощущал: нечисто что-то с девчонкой. Ежели городская, как она могла подкрасться незаметно? Городских в лесу за пару километров слышно, такой треск стоит. Да и видно издалека, подлесок ходуном ходит. А тут только что не было, и вдруг — нате футе! Стоит! Глазами лупает! Был бы парень, Василек, наверное, в драку полез. Если что-то пугает — его побить надо обязательно, тогда страх пройдет. А поставят друг дружке по паре «фонарей», так то не важно, крепче потом дружить будут! Но не драться же с девчонкой! Да то может и Гаспадар шутит? Вот и блазнится всякое… Оно, в лесу и не такое случается…

— Привет, — сказала неожиданная гостья, — ты кто?

— И ты здаровая будзь, — ответил хлопец, — Василёк я. Артеменок. З Дранниц. А ты хто?

— Светой меня зовут, — вежливо откликнулась девочка. — Я здесь в гостях. Вась, а ты не подскажешь, какое сегодня число? А то я запуталась совсем.

Говорила девчонка непривычно. Вроде, как и похоже на минчан, но как-то не так все равно… Вопрос… Да обычный вопрос, но…

— Дваццаць сёмае з раницы было, — ответил хлопец.

— Июня? — уточнила Лена, как-то по-особому прищуривщись.

Чем дольше длился разговор, тем больше настораживался Василек. Можно дату забыть, но месяц… Однако ответил, секрета в том нет.

— Чэрвеня, то есть, июня — и не удержался, чтобы не съязвить. — Сорак першага года, кали што.

— Спасибо, — тем же странным тоном произнесла девочка, — как раз хотела спросить, — и усмехнулась.

И не поймешь, шутит, нет? Странная девчонка, странные вопросы. И ощущения нехорошие. В голове у хлопчика словно кто-то большой и пушистый начал перекладывать с место на место мысли… А девчонка вдруг посерьезнела и переспросила: